Между триппером и СПИДом. «Раковая фобия» как примета нового времени

Почему наши предки не страдали канцерофобией, вспыхнувшей недавно в Москве, где жильцы дома собирали подписи за выселение семей с больными раком детьми, приехавшими на лечение?

/pixabay.com/

 О медицине прошлого и о том, почему эта история была невозможна в начале XX века, «Фонтанка» поговорила с  доцентом Европейского университета в Санкт-Петербурге Марией Пироговской.

Реклама как медкарта

Понос, непрерывные спазмы и нарушение потенции, судя по современной рекламе, атакуют несчастных россиян, приводя в состояние непрерывного стресса, которому были подвержены наши предки еще в начале прошлого века. Старая газета может рассказать о здоровье населения побольше медкарт. Насколько преуспела медицина в начале прошлого века?

— Популярным диагнозом в начале XX века было «нервное истощение», – объясняет Мария Пироговская. – Болезни, связанные с нервами, имели особый статус по сравнению с «повальными и прилипчивыми», то есть массовыми и заразными. Считалось, что они обусловлены наследственностью и телосложением, родом занятий и средой обитания. В первую очередь нервные немочи обнаруживались у горожан, которые, согласно распространенным представлениям, расстраивали свою нервную систему из-за многочисленных забот и «скорости современной жизни». То есть неврозы имели репутацию городскую и буржуазную (собственно, тогдашняя реклама в прессе средств от нервного истощения предполагает образованность и платежеспособность пациента). 

В конце XIX века врачи по всей Европе (Российская империя не исключение) начинают пользоваться репутаций экспертов в образованных слоях населения. Катализатором этого процесса становится вера в прогресс и благо научного знания. Именно поэтому большинство рекламных текстов разных снадобий подкреплялись ссылками на одобрение докторов. Вот и реклама мыла «Да-Коста» обещала не только белизну кожи рук, но и напирала на то, что этот продукт «употребляется многими врачами». Индустрия красоты того времени эксплуатировала привычный и нашему современнику миф о вечной красоте и молодости, будь то средство от угрей и морщин или снадобье для роста волос. Уже маркетологи начала XX века умели манипулировать покупателями обоих полов. «Женщин старит не время, а лень!» – обличали «промоутеры» крема «Пат Ниппон», сулившего русским дамам молодость и очарование японских гейш, которые умеют быть таковыми «более 2500 лет». Что интересно, реклама «прояпонского» крема опубликована в номерах «Нового времени» после окончания русско-японской войны. 

Если же уродиться гейшей не случилось и крем не помог, сработать могли чудо-пилюли, корректировавшие другую стратегически важную часть тела – грудь. Пилюли «Марбор» обещали придать бюсту «соразмерную грациозность и полноту». В газетах нередко публиковали рекламные объявления для вступающих в брак. Им рекомендовали секретно (!) заказать книги, прочтение которых, видимо, обещало объяснить неизведанное. Если же изведать так и не получилось, коммерческие предложения для «слабосильных» господ обещали решить деликатный вопрос, предлагая эректор за 10 рублей. Дорого по тем временам. 

Прогрессивные горожане могли приобрести книгу «Электричество – путь к здоровью». Это для лиц с неврастений, невралгией, ревматизмом, запорами, параличом и для всех, кто чувствует, что «его здоровье ненормально». Книга высылалась бесплатно, чтобы убедить потенциального покупателя в необходимости приобретения аппарата от перечисленных недугов. 

Популярная в России газета «Новое время» была рассчитана на средний класс – людей состоятельных. Потому в 1910-х ее полосы изобиловали рекламными объявлениями чудо-снадобий и предлагали услуги врачей. Горожанин, изнуренный морфием и алкоголем, мог найти в газете адрес соответствующей клиники. Также «Новое время» публиковало подробный бюллетень о состоянии здоровья членов царской семьи, например рассказало об инфлюэнце (гриппе) у великого князя Алексея Александровича. О недомогавших знаменитостях вроде Льва Толстого в прессе тоже не забывали.

Сифилис как неизбежность 

«90% мужчин и женщин страдают триппером», – аршинным кеглем пугала реклама в «Новом времени, побуждая читателя купить книгу, из которой можно узнать необходимую информацию о недуге. Газеты пестрели объявлениями врачей, специализирующихся на венерических заболеваниях, прежде всего на сифилисе и триппере (гонорее). Этим болезнями болели много и лечились от них часто. 

— Отношение к венерическим болезням, например к сифилису и трипперу, дифференцировалось в зависимости от способа заражения, — поясняет Мария Пироговская. — Медики проводили границы между половым способом заражения (который ассоциировался с городской распущенностью) и неполовым (которым, по укоренившемуся мнению, сифилис распространялся в деревнях — через материнское молоко, белье и общую посуду). Соответственно, в первом случае на больного возлагалась моральная ответственность, а во втором он — а еще чаще она (крестьянка, муж которой был занят отхожим промыслом) — оказывался жертвой необразованности и специфических социальных условий. 

Желчного публициста Виктора Буренина не любили. Он от этого, видимо, страдал, потому отвечал обществу взаимностью, изрыгая потоки ненависти в своих статьях. А не любил, понятно, он всех, особенно талантливых. Потому с большим усердием препарировал творчество известных поэтов и писателей. Константину Бальмонту, Александру Блоку, Леониду Андрееву, Валерию Брюсову и другим он, критикуя, щедро ставил диагнозы, используя медицинские термины. 

«Здравый смысл и наука – лучшее средство дезинфекции умственной эпидемии», – писал он. Творчество Блока и Бальмонта Буренин назвал «патологическим». По мысли публициста, «новые течения в литературе проистекают от заразы сумасшествия, подобной холерной заразе». «Зараза эта в последние годы коснулась нашей литературы до такой степени, что многие "шедевры" писателей новой школы попросту следует считать психиатрическим бредом», – припечатывал публицист и добавлял, что «люди науки, врачи и психиатры, разумеют дело в корне». А доказать безумие писателей Буренин предлагал, исследовав их тексты «с точки зрения грамматики и здравого смысла», что и сделал, заодно упомянув некоего согласного с его умозаключениями врача. 
 

Туберкулез как социальный маркер

— На рубеже XIX и XX веков болезни делились на группы: заразные и незаразные, массовые и индивидуальные. Болезни приписывалась определенная социальная репутация в зависимости от того, кто ею чаще всего заболевал, можно ли было этой болезнью заразиться и какими лекарствами предлагалось ее лечить. Массовые болезни вроде холеры или тифа ассоциировались в первую очередь с плохой санитарной обстановкой и считались болезнями низов. Люди, которые ими заболевали, часто не умели читать, не могли заплатить врачу или купить лекарство. В этих случаях врачи уповали на профилактику, постепенное образование масс и систему земской медицины, – говорит Мария Пироговская. 

В 1908 году в «Новом времени» напечатали статью секретаря Общества русских врачей в Петербурге Петра Троицкого о санатории в Тайцах. Жанр, в котором выступил Троицкий, – открытое письмо, а по сути — вопль. «В 30 верстах от Петербурга есть санатория для туберкулезных бедных жителей столицы, а в этой столице 1/6 всех смертей ежегодно падает на туберкулез», — писал он. И объяснял, что вниманием общества санатория не обделена, «поскольку она одна только и доступна для бедного человека: в ней 22 бесплатных места и сотни нуждающихся осаждают эти места». Платные места в Тайцах были гораздо ниже стоимости содержания больных. По словам Троицкого, в 1907 году 77% поступивших в санаторию — жители Петербурга. Подавляющее большинство — люди бедные. В тексте повторялось: никогда ни одно дело не развивалось без поддержки. «Столица только умеет посылать своих больных, но помощи от нее нет. Благотворительность в Петербурге развита. Но туберкулезные больные забыты. Почему в других государствах помощь туберкулезным больным так развита, а в Петербурге положительно некуда приткнуться туберкулезному больному?» — возмущался врач.

Реклама дач заполняла газетные полосы дореволюционных газет не случайно. Население страдало туберкулезом, правда, не вполне понимало серьезность проблемы. 

— У туберкулеза, или чахотки, к началу XX века уже была сложившаяся культурная история, полная романтических сюжетов, – объяснила Мария Пироговская. – Но в последние десятилетия XIX века бактериология изменила статус туберкулеза. Из болезни романтической и наследственной, но не считавшейся опасной для окружающих, туберкулез перешел в разряд заразных. Кроме того, он потерял безусловный аристократический или интеллектуальный статус и стал массовым, связанным с дурными условиями жизни. Эти обстоятельства влияли на социальную репутацию туберкулеза. В 1900-е годы она как бы все время двоится: с одной стороны, это все еще болезнь аристократов, художников и ученых, которых отправляют на дачу, в приморский санаторий или в Альпы дышать горным воздухом. С другой стороны, врачи демонстрируют, что туберкулез — диагноз низов — старьевщиков, прачек и чернорабочих, у которых нет средств и возможностей для санаторного лечения и которых «большое общество» все сильнее начинает опасаться.

Рак как фобия Нового времени

Если заразность туберкулеза распознали в первые десятилетия XX века, то о раке (в то время рак называли «канцер») знали немногое. По словам Марии Пироговской, диагностировались лишь отдельные разновидности рака и, как правило, на основании выраженных соматических проявлений (видимых или прощупываемых опухолей, цвета слизистых оболочек, вида телесных жидкостей). В то время историй канцерофобии не было, как сегодня. (Напомним, в декабре 2018-го в Москве жильцы дома, в котором снимали квартиры приехавшие на лечение семьи с больными раком детьми, стали собирать подписи за выселение этих людей, посчитав рак заразным заболеванием.) 

— Подозрительное или опасливое отношение к другим людям (всё равно, взрослому или ребенку) возникает в том случае, если верят, что они могут, случайно или намеренно, передать нечто нехорошее, – говорит Пироговская. – Не так важно, реальная это болезнь или, например, проклятие: важно, что некое зло легко распространяется на весь коллектив и поэтому для безопасности этого коллектива носителей зла следует изгнать. Так работает механизм разделения людей на своих и чужих, на безопасных и опасных. Для того чтобы опасаться больного, люди должны предполагать, что его болезнь очень опасна, заразна или «прилипчива», то есть придерживаться определенных медицинских воззрений. Если мы посмотрим на какие-то крупные околомедицинские конфликты XIX века, то увидим, что непосредственно больные оказываются носителями чего-то опасного для других довольно редко. Основной массив конфликтов был направлен на докторов: во время холерных бунтов 1830-х годов или пандемии тифа 1890-х годов крестьяне или мещане обвиняли врачей в том, что они отравляют колодцы или дают яды под видом лекарств или вакцины. В принципе, это объяснимо: для социальных низов врач довольно долго был странным чужаком, которого опасаются больше, чем заболевшего соседа. Но в последней трети XIX века ситуация меняется и опасным чужим становится больной, причем больной из низов, чьи представления о чистоте отличались от буржуазных (это прислуга, лавочники, разносчики и т. д.). На авансцену выступает бактериология и начинает объяснять, что людям нужно опасаться контактов с больными, поскольку болезнетворные микробы и бактерии легко передаются от человека к человеку, в том числе по воздуху. В массовом сознании представления о бактериях, а чуть позже — о вирусах влияют на то, кто и что считается опасным. В каком-то смысле именно в эту эпоху здоровье начинает фетишизироваться, а тело другого человека, особенно принадлежащего к другой социальной группе, — считаться источником опасности. Пространства, в которых тел много (особенно если здоровье этих тел находится под вопросом), воспринимаются как зараженные или потенциально неблагополучные. Так за публичными зонами (и в первую очередь теми, где регулярно бывают низы) закрепляется сомнительная репутация.

Столетие назад заразные сифилис и туберкулез редко делали изгоями представителей высших социальных групп, но могли выступать предлогом для избегания или отторжения тех, кто стоял ниже на социальной лестнице. Сегодня, став более прогрессивным в вопросах здоровья, общество, хотя и пытается выстроить доводы, основанные на авторитете науки, попятилось назад, терзаясь мракобесными фобиями.
 

Мария Башмакова, специально для «Фонтанки.ру»

Источник: fontanka.ru

Оцените статью
Мужской день
Добавить комментарий